Неточные совпадения
Степан Аркадьич покраснел при упоминании о Болгаринове, потому что он в этот же день утром был у
Еврея Болгаринова, и визит этот оставил в нем неприятное воспоминание. Степан Аркадьич твердо
знал, что дело, которому он хотел служить, было новое, живое и честное дело; но нынче утром, когда Болгаринов, очевидно, нарочно заставил его два часа дожидаться с другими просителями в приемной, ему вдруг стало неловко.
— Наивность, батенька!
Еврей есть
еврей, и это с него водой не смоешь, как ее ни святи, да-с! А мужик есть мужик. Природа равенства не
знает, и крот петуху не товарищ, да-с! — сообщил он тихо и торжественно.
— Благодару вам! — откликнулся Депсамес, и было уже совершенно ясно, что он нарочито исказил слова, — еще раз это не согласовалось с его изуродованным лицом, седыми волосами. — Господин Брагин
знает сионизм как милую шутку: сионизм — это когда один
еврей посылает другого
еврея в Палестину на деньги третьего
еврея. Многие любят шутить больше, чем думать…
А они,
знаете, все
евреи, бедняки и эдакие истерические, кричат.
— Ну, — чего там годить? Даже — досадно. У каждой нации есть царь, король, своя земля, отечество… Ты в солдатах служил? присягу
знаешь? А я — служил. С японцами воевать ездил, — опоздал, на мое счастье, воевать-то. Вот кабы все люди
евреи были, у кого нет земли-отечества, тогда — другое дело. Люди, милый человек, по земле ходят, она их за ноги держит, от своей земли не уйдешь.
— Кочура этот —
еврей? Точно
знаете — не
еврей? Фамилия смущает. Рабочий? Н-да. Однако непонятно мне: как это рабочий своим умом на самосуд — за обиду мужикам пошел? Наущение со стороны в этом есть как будто бы? Вообще пистолетные эти дела как-то не объясняют себя.
— Некоторые кадеты идут за ним… да! У них бунтует этот милюковец — адвокат,
еврей, — как его? Да — Прейс! Ядовитое… гм!
Знаете, эта истерика семитов, людей без почвы и зараженных нашим нигилизмом…
Евреи были антипатичны Самгину, но,
зная, что эта антипатия — постыдна, он, как многие, скрывал ее в системе фраз, названной филосемитизмом.
— А
знаешь, не нравятся мне
евреи. Это — стыдно?
— Вот еще что вздумал?
Еврей… а русские обычаи! Эй! кто там? Возьми лошадь, сведи на конюшню. Да овса ему засыпь. Я сейчас сам приду, посмотрю. И
знай: имя ему — Малек-Адель!
И когда Рабинович, типичный
еврей, с необыкновенно черной бородой и курчавыми волосами, в мундире с шитьем и при шпаге, входил в «присутствие», — в нем нельзя было
узнать Рабиновича — торговца, сидевшего в свободные часы в своей лавочке или за меняльным столиком.
— У нас,
евреев, это делается очень часто… Ну, и опять нужно
знать, за кого она выйдет. А! Ее нельзя-таки отдать за первого встречного… А такого жениха тоже на улице каждый день не подымешь. Когда его дед, хасид такой-то, приезжает в какой-нибудь город, то около дома нельзя пройти… Приставляют даже лестницы, лезут в окна, несут больных, народ облепляет стены, чисто как мухи. Забираются на крыши… А внук… Ха! Он теперь уже великий ученый, а ему еще только пятнадцать лет…
С ним считалось «правительство», его
знало «образованное общество», чиновники, торговцы —
евреи — народ, питающий большое уважение к интеллекту.
— Ну, иди. Я
знаю: ты читаешь на улицах, и
евреи называют тебя уже мешигинер. Притом же тебе еще рано читать романы. Ну, да этот, если поймешь, можно. Только все-таки смотри не ходи долго. Через полчаса быть здесь! Смотри, я записываю время…
— Послушайте, Тарас Семеныч, я
знаю, что вы мне не доверяете, — откровенно говорил Ечкин. — И даже есть полное основание для этого… Действительно, мы,
евреи, пользуемся не совсем лестной репутацией. Что делать? Такая уж судьба! Да… Но все-таки это несправедливо. Ну, согласитесь: когда человек родится, разве он виноват, что родится именно
евреем?
— Да, но это название ужасно глупое; они были политеисты, то есть многобожники, тогда как
евреи, мы, христиане, магометане даже — монотеисты, то есть однобожники. Греческая религия была одна из прекраснейших и плодовитейших по вымыслу; у них все страсти, все возвышенные и все низкие движения души олицетворялись в богах; ведь ты Венеру, богиню красоты, и Амура, бога любви,
знаешь?
Забиякин. Да-с, вот и просьба в этом смысле написана… тут вот сбоку покрупнее написано вкратце содержание: о медленности крутогорского полицеймейстера Кранихгартена по делу об обиде
евреем Гиршелем отставного прапорщика Забиякина —
знаете, чтоб его сиятельству сразу было видно, в чем дело.
Узнав о цели нашего приезда, Ошмянский сначала не понял и присел. Но когда мы объяснили ему, что мы странствующие дворяне, предпринявшие подвиг самосохранения, и с этою целью предлагающие свои услуги всем
евреям, желающим обратиться на истинный путь, и когда Глумов как бы невзначай махнул у него под носом синей ассигнацией, то он выпрямился и радостно замахал руками. Ассигнация же в это время исчезла без остатка.
Кривой Пахомий, выпивши, любил хвастаться своей поистине удивительной памятью, — некоторые книги он
знал «с пальца», — как еврей-ешиботник
знает талмуд, — ткнет пальцем в любую страницу, и с того слова, на котором остановится палец, Пахомий начинает читать дальше наизусть мягоньким, гнусавым голоском.
Идет такой бедняга с дрянным товаром, порой со спичками, только бы прикрыть чем-нибудь свое нищенство, идет лохматый, оборванный и грязный, с потускневшими и грустными глазами, и по всему сразу
узнаешь нашего
еврея, только еще более несчастного на чужой стороне, где жизнь дороже, а удача встречает не всех.
— И
знаешь, — живо продолжал Дыма, не слушая, — когда я, вдобавок, выменял у
еврея на базаре эту одежду… с небольшой, правда, придачей… то уже на улице подошел ко мне какой-то господин и заговорил по-английски…
— А что, — сказал Дыма с торжествующим видом. — Не говорил я? Вот ведь какой это народ хороший! Где нужно его, тут он и есть. Здравствуйте, господин
еврей, не
знаю, как вас назвать.
— Что ж, — сказала Роза, — со всяким может случиться несчастье. Мы жили спокойно и тоже не думали ехать так далеко. А потом… вы, может быть,
знаете… когда стали громить
евреев… Ну что людям нужно? У нас все разбили, и… моя мать…
Отпустил он меня, а я прямо к знакомому жиду, картузник-старичок, умнеющий
еврей, замечательный, всё
знал, из кантонистов, как начнёт рассказывать, что с ними делали, — просто ужас слышать!
За пределами черты оседлости разрешалось проживать
евреям, имеющим высшее образование, специалистам в области медицины, ремесленникам высокой квалификации и купцам 1 и 2-й гильдий.] воспрещающий
евреям посещать Москву, — это, очевидно, пережиток деспотизма,
знаете — Иван Грозный!
Но далее оказалось, что он
знает столько: был Христос, который восстал против еврейских законов, и
евреи распяли его за это на кресте. Но он был бог и потому не умер на кресте, а вознёсся на небо и тогда дал людям новый закон жизни…
— Откуда вы
знаете это? — не уступал сын. — В городе четыре
еврея, все бедные, кроме аптекаря.
— Погоди, — брось! Значит, в народах, богу известных, — русских нет? Неизвестные мы богу люди? Так ли? Которые в Библии записаны — господь тех
знал… Сокрушал их огнем и мечом, разрушал города и села их, а пророков посылал им для поучения, — жалел, значит.
Евреев и татар рассеял, но сохранил… А мы как же? Почему у нас пророков нет?
— Ты, говорят, — отлично
знаешь евреев?
— А вы почем
знаете? — огрызнулся
еврей и продолжал голосить, обращаясь уже прямо к мельнику: — Пан мельник, ой, пан мельник! Серебряный, золотой, бриллиантовый! Пожалуйста, выйдите сюда на одну, самую коротенькую секунду и скажите только три слова, три самых маленьких слова. Я бы вам за это подарил половину долга.
Не возражай,
еврей!
Я до тебя имею просьбу… лишь одну,
Одну: дай мне червонцев пять взаймы.
Я
знаю, что жиды все деньги любят
И христианам не вверяют их;
И в этом правы. — Но меня ты
знаешь!
Я преступление свершу, но всё отдам
Твои червонцы… вот вся просьба.
Неужто об этом плакать, что ли, или считать это за несчастие и укорять Лину, как это бывало у
евреев ветхого завета и у русской
знати московского периода?
— Что же вы себе думаете… Сидит бен-Бут, как Иов, и молится. Ну, может быть, плачет. Кто пришел к Иову, когда он сидел на навозе? Пришли к нему друзья и стали говорить: «Видишь ты, что сделал над тобою бог?» А к Баве пришел царь Ирод… Царь Ирод думает себе: «Вот теперь Бава слепой, Бава сердит на меня. Я
узнаю от него правду». Прикинулся простым себе
евреем и говорит...
…Вы
знаете, я родился и вырос в так называемой теперь «черте оседлости», и у меня были товарищи, скажу даже друзья детства —
евреи, с которыми я учился.
Потому что он
знал: писание учит
евреев почтению к власти.
— Ну, — ответила Бася своим спокойно-уверенным голосом. — Мы,
евреи, всегда боимся бога… Разве я что
знаю? Разве я что хочу?.. Я
знаю только одно: Фруму нельзя отдать за первого встречного… А это такая партия, такая партия… Это, верно, нам послал бог…
— Ну, Израиль, я не
знал, что ты такой хусид!.. [Хусид (др. — евр. — благочестивый) — так назывались последователи религиозно-мистической секты, возникшей в начале XVIII века в Подолии.] А
знаете что: глаза у него все-таки замечательные, и, признаюсь, — на меня вся эта сцена произвела впечатление, хотя я и не
еврей…
— А
знаешь, почему он так балаганничает? Сознайся, Фроим: он смутил тебя. Ведь ты действительно собирался сказать, что ты не
еврей… Правда?.. Для чего?
— А ты? Ну!.. Не говори ни слова! Я вижу: ты тоже
еврей! Почему же ты промолчал? Разве ты не
знаешь: иной раз умолчание равносильно отречению… Рэб Иоханан бен Закай…
— Ну, они, видно, очень умные, ваши
евреи. Пусть они будут такие умные, как Мендель. А все-таки они не
знают…
— Ну что? — спросила г-жа Мендель у мужа и была разочарована,
узнав, что мужчины хлопочут больше о Британе и
евреях.
— Имею честь кланяться madame Басе… Мы тут занимались и невольно слышим, что вы рассказываете. Я тоже немного
знаю об этой интересной истории. И
знаете, что мне сказали об ней умные
евреи?..
— Что ты хочешь? — спросил он, и акцент в его речи послышался сильнее. — Ты не
знаешь, что твой отец
еврей?.. И что он никогда от этого не отречется, как ты? Для него это не шутка, а вера.
— Ну, надо о чем-нибудь говорить… Люди любят иногда послушать Басю. Бася
знает много любопытных историй. Вот,
знаете, какая недавно была любопытная история в одном городе? Это даже недалеко от нас. Мм-мм-мм… Вы, может, уже слышали ее. Нет? Не слышали, как один ширлатан хотел жениться на одной еврейской девочке… Ну, он себе был тоже
еврей… Вот, как Фроим…
— Ну… — Бася прищурила глаз и лукаво посмотрела на молодого человека. Ну, я вам скажу… Этот господин, который похож на вас… он очень умный, ух, какой умный… Только еще не очень… Зачем он сам надевал кольцо?.. Закон такой… Ну, это правда: если
еврей даст девушке кольцо или что-нибудь ценное и скажет такое-то слово… Вы
знаете?.. Ну, она ему жена… А если гой даст что-нибудь, а
еврей скажет слово… Кто же будет муж?.. Этот гой будет муж?..
Тогдашние гимназии тоже не
знали неравенства воспитанников-евреев, в корне извращающего внутренние отношения в товарищеской среде.
— Да, — подтвердил Израиль. — Дело сделано… Ты ведь
знаешь, Фроим. Если Бася упрется — она может вынудить развод. Но Эпштейн — коган [Коган (коен — первосвященник) — каста у древних
евреев, потомки которой должны были в быту руководствоваться правилами, существовавшими для духовных лиц.]… Ему нельзя жениться на разводке… Значит, во всяком случае Фрума от этого брака избавлена.
С тех пор, как он пожил в одной тюрьме вместе с людьми, пригнанными сюда с разных концов, — с русскими, хохлами, татарами, грузинами, китайцами, чухной, цыганами,
евреями, и с тех пор, как прислушался к их разговорам, нагляделся на их страдания, он опять стал возноситься к богу, и ему казалось, что он, наконец,
узнал настоящую веру, ту самую, которой так жаждал и так долго искал и не находил весь его род, начиная с бабки Авдотьи.
— Вы, конечно, не любите
евреев… Я не спорю, недостатков много, как и у всякой нации. Но разве
евреи виноваты? Нет, не
евреи виноваты, а еврейские женщины! Они недалеки, жадны, без всякой поэзии, скучны… Вы никогда не жили с еврейкой и не
знаете, что это за прелесть!
Венгерович 2.
Еврей!
Знаю, что говорю!